Есть несколько сортов смеха...
Каждую ночь квартира остывает ровно на один градус.
Я не иду на кухню — я плыву, что та самая пава, следом за мной волочится одеяло. Кипяток в холодную погоду имеет гораздо более приятный вкус, особенно под сигарету.
Чтобы лечь спать, нужно выбраться из французского костюма, бывшего модным в конце 1812, нырнуть под горячий душ, рискуя свариться заживо, затем снова натянуть на себя пару кофт и носки, стремглав броситься к кровати да там и окуклиться. Увы, ноги мои холодеют моментально. Их бы растереть руками, свернувшись клубочком, но прикасаться к ним совершенно не хочется: труп и то по ощущениям приятней.
Алексей, способный вырубаться сразу и насовсем, лишь голова его коснётся подушки, вызывает во мне благоговейный трепет перед этим своим непостижимым искусством. Сколько себя помню я всегда завидовала таким людям, когда часами, вглядываясь в пятна света на потолке, гоняла в голове одни и те же мысли.
Моё «я» видит меня насквозь и никогда не упускает случая поиздеваться. Чем глубже ночь, тем сильней его сарказм. Внизу снова плачет ребёнок, горит лампочка-обогреватель у змея в террариуме, капли дождя барабанят по стеклу и шепчут: «Скоро... скоро... скоро...»
Я начинаю терять утром всё, что запоминала вчера. Множатся бумажки с невнятными заметками. Я болтаюсь от стены к стене, и ни одно слово не цепляется за другое.
Я не иду на кухню — я плыву, что та самая пава, следом за мной волочится одеяло. Кипяток в холодную погоду имеет гораздо более приятный вкус, особенно под сигарету.
Чтобы лечь спать, нужно выбраться из французского костюма, бывшего модным в конце 1812, нырнуть под горячий душ, рискуя свариться заживо, затем снова натянуть на себя пару кофт и носки, стремглав броситься к кровати да там и окуклиться. Увы, ноги мои холодеют моментально. Их бы растереть руками, свернувшись клубочком, но прикасаться к ним совершенно не хочется: труп и то по ощущениям приятней.
Алексей, способный вырубаться сразу и насовсем, лишь голова его коснётся подушки, вызывает во мне благоговейный трепет перед этим своим непостижимым искусством. Сколько себя помню я всегда завидовала таким людям, когда часами, вглядываясь в пятна света на потолке, гоняла в голове одни и те же мысли.
Моё «я» видит меня насквозь и никогда не упускает случая поиздеваться. Чем глубже ночь, тем сильней его сарказм. Внизу снова плачет ребёнок, горит лампочка-обогреватель у змея в террариуме, капли дождя барабанят по стеклу и шепчут: «Скоро... скоро... скоро...»
Я начинаю терять утром всё, что запоминала вчера. Множатся бумажки с невнятными заметками. Я болтаюсь от стены к стене, и ни одно слово не цепляется за другое.